В отличие от нас, автор книги не пускается в толкования, а действует как историк языка и сосредотачивает свои усилия на тех мандельштамовских сдвигах, какие видны на фоне языка эпохи, таким образом следуя известной установке, сформулированной, например, Р.Д. Тименчиком: «Профессиональная проблема комментатора заключается в том, чтобы его агрессивные акции приближали читателя препарированного текста к исторической рецепции и, таким образом, к гипотетическому “авторскому замыслу”»2 . Эта задача, несомненно, решена в книге Марины Бобрик, но, повторю, предлагаемый комментарий открывает и более широкие пути и перспективы, подсказывает темы уже не лингвистического, а собственно литературоведческого разбора.

...Чтение образчика журнальной прозы Мандельштама со словарями, с опорой и на современные информационные базы и поисковые инструменты весьма поучительно тем, насколько невозможно оказывается обойтись без интерпретации. Большинство интерпретаций очень удачны и чаще доказываются от противного, указывается не только, как употреблялись у Мандельштама эти слова, но и каких употреблений у него быть не могло. Скажем, «толстые колонны» (с. 42) — это не противоположность тонким, а скорее, массивные и производящие впечатление надежности и, дополним, мелькания, как следует из приведенного примера из переводов Мандельштама «толстые леса». Или «скромных городских коней» (с. 50) — противопоставление вовсе не благородным скаковым или боевым коням, но квадриге Аполлона — описывая площадь перед Большим театром (в книге Бобрик он ни разу не назван ГОТОБ, как он тогда правильно назывался, и не упоминается возмутивший многих большевиков дорогостоящий ремонт его, подходивший к концу как раз на момент написания «Холодного лета»; хотя несколько страниц, объясняющих, почему Мандельштам сравнил театр с Парижской оперой, просто неподражаемы), Мандельштам как киноглаз Дзиги Вертова переводит камеру с верхнего яруса театра на оживленную улицу. Равным образом и уроки текстологии этой книги пригодятся любому филологу, от студента до профессора.