Перед исследовательницей стояла задача представить биографию Е. М. Долгоруковой, деконструировав легенду о «романе императора». Прожившая долгую жизнь, из них вдовой в течение 41 года, Долгорукова осталась в истории «Катей», предметом обсуждения, домыслов, мифов, существующих и поныне, что в очередной раз подтвердила открытая к 200-летию со дня рождения Александра II выставка в Государственном историческом музее [Александр II Освободитель]. Как признает Ю. Сафронова, «биографии Е. М. Юрьевской не существует до сих пор. Сама по себе, вне “романа императора”, она мало интересует исследователей. Простой выбор между “кроткой возлюбленной” и “мегерой” делается ими, кажется, исключительно интуитивно» (с. 16). Сафронова пытается уйти от штампов историографии и представить Юрьевскую как гораздо более многозначный персонаж, нежели «мегеру» или романтическую героиню – возлюбленную императора, пишет сдержанно, без смакования подробностей, но интересно, увлекательно как по форме, так и по сути, создавая не беллетризованную биографию, а именно научный текст: она показывает «кухню» работы с главной составляющей источниковой базы – многочисленными письмами Александра II, адресованными княжне, и гораздо менее полно представленными посланиями Долгоруковой.

– По прочтении вашей книги у меня сложилось впечатление, что государственная деятельность императора часто носила едва ли не второстепенный характер по сравнению с личной жизнью – настолько плотным был поток его переписки с Екатериной Долгоруковой. Кажется, что Александр только о ней и думал. У вас не возникло такого впечатления при изучении их писем?

– И да и нет. С одной стороны, это, конечно, не Николай I с его ежеминутным ощущением себя как императора – в любой миг и при любых обстоятельствах. В этом смысле, на мойвзгляд, весьма показательно письмо Александра II из Эмса, в котором он
сообщил Екатерине: «…я пошел пешком, когда весь свет был на улице, ожидая моего приезда, и я очень рад был, что всех надул, прошел за спинами публики». Это очень похоже на него – сбежать от обязанностей, умчаться на охоту, поехать – любимое дело! – на смотр войск, еще что-то придумать в таком роде.
В другом письме Александр пишет: «…у меня было пять докладов один за другим… Но ты знаешь, дорогая дуся, что, несмотря на занятия, мысли мои не покидали тебя». Интересно было бы узнать, что за министры были у него в этот день. Возможно, во время обсуждения какой-нибудь из Великих реформ император как раз думал о том, какую еще «ловкую штуку» придумать для любимой женщины…
А с другой стороны, не будем забывать, что каждый вечер он писал письма своей Кате, предварительно прочитав все поступившие ему депеши. Ну или почти все. Есть, например, письмо, в котором Александр отмечает в час ночи: «У меня есть
еще пять телеграмм…» – из Вены, из Стамбула, еще откуда-то… То есть его деятельность в качестве государя, несмотря на роман, не останавливалась. По крайней мере, были те сферы, за которые он отвечал, – военное дело и дипломатия. С дипломатическими документами он работал всегда, ежедневно.

Фрагмент: "Using a broad array of sources, Safronova has written a coherent, well-organized story about a Russian aristocrat in the era of decline, the imperial court, women’s upbringing and education, the notions of family life, child-rearing, and sexuality among
the Russian elite. All of this provides a wealth of information for social history, gender history, and much else."

Наиболее многогранно в работе проанализирована тематика эмоциональных режимов, в которых действуют персонажи. Исследовательница обращает внимание на тот факт, что княжна Долгорукова окончила Смольный институт, восприняв хорошо известную специфическую культуру «смольнянок», с присущей им экзальтированностью, традициями «обожания» и т.п. При этом если многими в 1860-х, не говоря о позднейших годах, подобный стиль поведения расценивался как «неестественный», вызывающий критические реакции или прямое отторжение, то для Александра II, как и для многих других представителей императорской фамилии его поколения и предшествующих, он был привлекателен — собственно, именно близость к императорскому двору способствовала консервации последнего, несмотря на попытки реформировать Смольный институт (с. 58–59).